Собиратель зла - Страница 56

Ленлин постоял на пороге, чтобы глаза привыкли к темноте, разглядел две кровати, на одной горбится темная масса — там спит герой.

Хм… герой его, Ленлина, баллады. Даже странно как-то. Кто из них кого… сотворил? Если бы не победитель волка-оборотня, Ленлину ни за что бы не сложить такой замечательной песни, стало быть — герой сделал Ленлина? Но не сложи поэт стихов, и герой был бы совсем другим, не таким, каков он есть теперь! Людям бы он казался иным, не таким, как в песне! Вот так штука…

В комнате было светлей, чем в коридоре. В окно лилось лунное серебро и покрывало мягкой патиной контуры скудной обстановки — сундук в углу, сапоги героя подле кровати и складки одеяла.

Бродяга осторожно вошел в комнату и затворил дверь. Когда он обернулся — Корди сидел в кровати и меч, лежащий на коленях, светился как будто собственным серебряным сиянием.

— Я тебя разбудил, — растерялся Ленлин. — Не хотел мешать…

— Ложись, — ответил Корди, откладывая оружие.

— Послушай, а я ведь так и не знаю, как тебя звать.

— Ты уже сочинил песню, — ответил герой. — Там нет имени.

Ленлин осторожно разделся и лег в свою кровать. Сосед не издал ни звука, даже дыхания не доносится. На миг поэту стало не по себе, но усталость и хмель взяли свое — он уснул. После такого удачного вечера замечательно спится, и грезы приходят самые лучшие. Ленлину снились девушки, цветы, новые песни и публика, которая рукоплещет и требует петь снова и снова… Во сне бродяга сочинял стихи, гораздо лучше и красивей, чем те вирши, которые удавалось сложить наяву, во сне Ленлин был великим поэтом, величайшим из сказителей Круга, никто не мог соперничать с ним. Из дальних краев являлись путешественники, чтобы послушать сладкозвучный напев великого поэта и музыканта. Путешественницы являлись тоже, и рукоплескали искусству Ленлина, и просили еще… еще… Какой чудесный сон.

В этот миг бывший раб Ойрик встал из-за стола и оглядел уснувших собутыльников.

* * *

В зале стояла тишина, все угомонились. Старик, не жалея монет, на славу угостил самых отъявленных болтунов и бездельников Раамперля, и завтра весь город станет судачить, какой славный малый этот Ойрик и как же хорошо, что судьба уберегла его от волчьих когтей. Щедрый Ойрик станет всеобщим любимцем.

Благодарность за угощение неплохо смотрится в компании с неловкостью из-за того, что именно здесь, в вольном городе Раамперль, несчастному старику выпало столько мук. Всякий раз, когда бывший раб будет оказываться в щекотливой ситуации, на помощь придет фраза: «…Вот, помню, когда отважный герой вырвал меня из лап оборотня…» — и всякий чиновник или стражник Раамперля поймет: его доля вины имеется в том, что волк разгуливал на свободе и бесчинствовал посреди города! Стыд чиновникам незнаком, но неловкость!.. Нужно только вовремя поминать прискорбное обстоятельство. И, будьте спокойны, Ойрик справится! Не зря же судьба подкинула ему вдобавок к чудесному избавлению — необъяснимую щедрость героя-спасителя. Судьба — хитрая бестия, она всегда просчитывает наперед. Она знает, кого карать, а кого миловать. Если на несчастного Ойрика свалилось столько удачи разом, значит, судьба знает: Ойрику можно доверять, старый Ойрик не подведет.

Он-то твердо уверен — другого шанса не будет предоставлено, нужно воспользоваться нынешним. И старик внимателен, он все замечает, он обращает внимание на такие мелочи, каких бы не заметил человек с гордо поднятой головой. А бывший раб привык смотреть под ноги. Вот и теперь…

Старик оглядел дремлющих пьяниц. Хорошо. Славно. Все перепились и наелись досыта. Во время пирушки Ойрик присматривал, чтоб никому не было грустно, чтоб никто не почувствовал себя забытым и обделенным. Бывший невольник самолично прохаживался вдоль столов, подливал вина, подкладывал куски посочнее. Сам весело шутил и охотно смеялся чужим остротам… мирил спорщиков, когда хмельные приятели затевали ссору, заставлял пить мировую… Но и замечал, что таится за дверью. Верней, кто. Теперь Ойрик медленно пошел вдоль стола. Храпящие приятели его больше не интересовали, теперь у старика была иная забота.

Выходя наружу, Ойрик прихватил тяжелую палку, которой обзавелся только нынче. Палка красивая, черная, покрыта толстым слоем лака, так что блестит на солнце. И медный набалдашник сверкает, как золото. И нижний конец железом окован. Хорошая штука, увесистая, а выглядит не оружием, а, напротив, признаком старого человека, немощного. Солидный пожилой господин, с трудом ходит, на палку опирается. На самом-то деле Ойрик был достаточно крепок, чтоб ходить без подпорок.

Старик вышел наружу и вгляделся в тень под стеной. Там прикорнул мужчина, в темноте его было не разглядеть, но бывший раб приметил. Теперь подошел и потыкал спящего тростью. Тот невнятно замычал, просыпаясь, — в грудь уперся окованный конец трости.

— Что, ждешь, пока кто-то выйдет, пьяный да беспомощный, чтоб ты мог карманы ему пощупать? — спокойно осведомился Ойрик. — Напрасно. Мои гости — шваль, такие же нищие, как и ты. Только они трусы.

Мужчина отстранил трость, потер глаза грязными кулаками и проснулся окончательно. Он приподнялся, свет из окошка упал на грязную свалявшуюся бороду и опухшие разбитые губы — тот самый злодей, который пытался отобрать у Ойрика подарок героя перед «Большой кружкой».

— Ты? Ты чего?

— Зря, говорю, ждешь, — повторил Ойрик. — Эти перепились на дармовщину, теперь до утра не поднимутся. А если поднимутся, все равно — до утра не осмелятся выйти.